Я пишу твой портрет, не используя кисти и краски,
Собираю его из мозаики ласковых слов,
И чтоб стал он еще и нежней, и теплей, и прекрасней,
Добавляю в палитру кусочки оранжевых снов.
На румянец щеки положу нежность майского утра,
А рубины для губ попрошу у осенних рябин,
Носик маленький твой я порошею белой припудрю,
И в глазах прочитаю, что я, как и прежде, любим.
А прическу твою, цвета ночи безумной и жаркой,
Я любовно украшу алмазами маленьких звезд,
Для агатовых глаз мне отдать и полмира не жалко...
Я пишу твой портрет, улетая в заоблачность грез.

Идти на закат сквозь зеленые дверцы,
Вдыхая природы таинственный шепот,
И сладкую тяжесть нести в своём сердце:
Не мудрость чужую, но собственный опыт.
Поверить, как в детстве, в мальчишку Амура,
Судьбу ни на грош обмануть не пытаясь,
Чтоб вновь испытать своей собственной шкурой
И смерть, и любовь, и терпенье, и жалость.
Жалеть не о книгах, невиданных странах,
Несбывшейся жизни, оправленной в роскошь,
А только о близкой душе, что так странно
Со мной разошлась на земных перекрёстках.

Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом!...
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?...

Играют волны - ветер свищет,
И мачта гнется и скрыпит...
Увы, - он счастия не ищет
И не от счастия бежит!

Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой...
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!

Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей!
    Вот арфа золотая:
Пускай персты твои, промчавшися по ней,
    Пробудят в струнах звуки рая.
И если не навек надежды рок унес,
    Они в груди моей проснутся,
И если есть в очах застывших капля слез -
    Они растают и прольются.

Пусть будет песнь твоя дика. Как мой венец,
    Мне тягостны веселья звуки!
Я говорю тебе: я слез хочу, певец,
    Иль разорвется грудь от муки.
Страданьями была упитана она,
    Томилась долго и безмолвно;
И грозный час настал - теперь она полна,
    Как кубок смерти, яда полный.

Погиб Поэт! - невольник чести-
         Пал, оклеветанный молвой,
         С свинцом в груди и жаждой мести,
         Поникнув гордой головой!..
         Не вынесла душа Поэта
         Позора мелочных обид,
         Восстал он против мнений света
         Один, как прежде... и убит!
         Убит!.. к чему теперь рыданья,
         Пустых похвал ненужный хор
         И жалкий лепет оправданья?
         Судьбы свершился приговор!
         Не вы ль сперва так злобно гнали
         Его свободный, смелый дар
         И для потехи раздували
         Чуть затаившийся пожар?
         Что ж? веселитесь... он мучений
         Последних вынести не мог:
         Угас, как светоч, дивный гений,
         Увял торжественный венок.

         Его убийца хладнокровно
         Навел удар... спасенья нет:
         Пустое сердце бьется ровно,
         В руке не дрогнул пистолет.
         И что за диво?... издалека,
         Подобный сотням беглецов,
         На ловлю счастья и  чинов
         Заброшен к нам по воле рока;
         Смеясь, он дерзко презирал
         Земли чужой язык и нравы;
         Не мог щадить он нашей славы;
         Не мог понять в сей миг кровавый,
         На что' он руку поднимал!..

         И он убит - и взят могилой,
    Как тот певец, неведомый, но милый,
         Добыча ревности глухой,
    Воспетый им с такою чудной силой,
Сраженный, как и он, безжалостной рукой.

Зачем от мирных нег и дружбы простодушной
Вступил он в этот свет завистливый и душный
Для сердца вольного и пламенных страстей?
Зачем он руку дал клеветникам ничтожным,
Зачем поверил он словам и ласкам ложным,
Он, с юных лет постигнувший людей?...

И прежний сняв венок - они венец терновый,
Увитый лаврами, надели на него:
    Но иглы тайные сурово
    Язвили славное чело;
Отравлены его последние мгновенья
Коварным шепотом насмешливых невежд,
    И умер он - с напрасной жаждой мщенья,
С досадой тайною обманутых надежд.
    Замолкли звуки чудных песен,
    Не раздаваться им опять:
    Приют певца угрюм и тесен,
    И на устах его печать.

              _____

        А вы, надменные потомки
    Известной подлостью прославленных отцов,
    Пятою рабскою поправшие обломки
    Игрою счастия обиженных родов!
    Вы, жадною толпой стоящие у трона,
    Свободы, Гения и Славы палачи!
    Таитесь вы под сению закона,
    Пред вами суд и правда - всё молчи!
Но есть и божий суд, наперсники разврата!
        Есть грозный суд: он ждет;
        Он не доступен звону злата,
И мысли, и дела он знает наперед.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
        Оно вам не поможет вновь,
    И вы не смоете всей вашей черной кровью
        Поэта праведную кровь!

Скажи мне, ветка Палестины:
Где ты росла, где ты цвела?
Каких холмов, какой долины
Ты украшением была?

У вод ли чистых Иордана
Востока луч тебя ласкал,
Ночной ли ветр в горах Ливана
Тебя сердито колыхал?

Молитву ль тихую читали,
Иль пели песни старины,
Когда листы твои сплетали
Солима бедные сыны?

И пальма та жива ль поныне?
Все так же ль манит в летний зной
Она прохожего в пустыне
Широколиственной главой?

Или в разлуке безотрадной
Она увяла, как и ты,
И дольний прах ложится жадно
На пожелтевшие листы?..

Поведай: набожной рукою
Кто в этот край тебя занес?
Грустил он часто над тобою?
Хранишь ты след горючих слез?

Иль, божьей рати лучший воин,
Он был, с безоблачным челом,
Как ты, всегда небес достоин
Перед людьми и божеством?..

Заботой тайною хранима,
Перед иконой золотой
Стоишь ты, ветвь Ерусалима,
Святыни верный часовой!

Прозрачный сумрак, луч лампады,
Кивот и крест, символ святой...
Все полно мира и отрады,
Вокруг тебя и над тобой.

Кто б ни был ты, печальный мой сосед,
Люблю тебя, как друга юных лет,
    Тебя, товарищ мой случайный,
Хотя судьбы коварною игрой
Навеки мы разлучены с тобой
    Стеной теперь - а после тайной.

Когда зари румяный полусвет
В окно тюрьмы прощальный свой привет
    Мне, умирая, посылает
И, опершись на звучное ружье,
Наш часовой, про старое житье
    Мечтая, стоя засыпает, -

Тогда, чело склонив к сырой стене,
Я слушаю - и в мрачной тишине
    Твои напевы раздаются.
О чем они - не знаю; но тоской
Исполнены, и звуки чередой,
    Как слезы, тихо льются, льются...

И лучших лет надежды и любовь -
В груди моей все оживает вновь,
    И мысли далеко несутся,
И полон ум желаний и страстей,
И кровь кипит - и слезы из очей,
    Как звуки, друг за другом льются.

Я, матерь божия, ныне с молитвою
Пред твоим образом, ярким сиянием,
Не о спасении, не перед битвою,
Не с благодарностью иль покаянием,

Не за свою молю душу пустынную,
За душу странника в свете безродного;
Но я вручить хочу деву невинную
Теплой заступнице мира холодного.

Окружи счастием душу достойную;
Дай ей сопутников, полных внимания,
Молодость светлую, старость покойную,
Сердцу незлобному мир упования.

Срок ли приблизится часу прощальному
В утро ли шумное, в ночь ли безгласную -
Ты восприять пошли к ложу печальному
Лучшего ангела душу прекрасную.

Спеша на север из далека,
Из теплых и чужих сторон,
Тебе, Казбек, о страж востока,
Принес я, странник, свой поклон.

Чалмою белою от века
Твой лоб наморщенный увит,
И гордый ропот человека
Твой гордый мир не возмутит.

Но сердца тихого моленья
Да онесут твои скалы
В надзвездный край, в твое владенье,
К перстолу вечного аллы.

Молю, да снидет день прохладный
На знойный дол и пыльный путь,
Чтоб мне в пустыне безотрадной
На камне в полдень отдохнуть.

Молю, чтоб буря не застала,
Гремя в наряде боевом,
В ущелье мрачного Дарьяла
Меня с измученным конем.

Но есть еще одно желанье!
Боюсь сказать! - душа дрожит!
Что, если я со дня изгнанья
Совсем на родине забыт!

Найду ль там прежние объятья?
Старинный встречу ли привет?
Узнают ли друзья и братья
Страдальца, после многих лет?

Или среди могил холодных
Я наступлю на прах родной
Тех добрых, пылких, благородных,
Деливших молодость со мной?

О, если так! своей метелью
Казбек, засыпь меня скорей
И прах бездомный по ущелью
Без сожаления развей.

Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее - иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья и сомненья,
     В бездействии состарится оно.
     Богаты мы, едва из колыбели,
Ошибками отцов и поздним их умом,
И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели,
     Как пир на празднице чужом.
   К добру и злу постыдно равнодушны,
В начале поприща мы вянем без борьбы;
Перед опасностью позорно малодушны
И перед властию - презренные рабы.
   Так тощий плод, до времени созрелый,
Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз,
Висит между цветов, пришлец осиротелый,
И час их красоты - его паденья час!

Мы иссушили ум наукою бесплодной,
Тая завистливо от ближних и друзей
Надежды лучшие и голос благородный
     Неверием осмеянных страстей.
Едва касались мы до чаши наслажденья,
     Но юных сил мы тем не сберегли;
Из каждой радости, бояся пресыщенья,
     Мы лучший сок навеки извлекли.

Мечты поэзии, создания искусства
Восторгом сладостным наш ум не шевелят;
Мы жадно бережем в груди остаток чувства -
Зарытый скупостью и бесполезный клад.
И ненавидим мы, и любим мы случайно,
Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,
И царствует в душе какой-то холод тайный,
          Когда огонь кипит в крови.
И предков скучны нам роскошные забавы,
Их добросовестный, ребяческий разврат;
И к гробу мы спешим без счастья и без славы,
          Глядя насмешливо назад.

Толпой угрюмою и скоро позабытой
Над миром мы пройдем без шума и следа,
Не бросивши векам ни мысли плодовитой,
          Ни гением начатого труда.
И прах наш, с строгостью судьи и гражданина,
Потомок оскорбит презрительным стихом,
Насмешкой горькою обманутого сына
          Над промотавшимся отцом.

Спи, младенец мой прекрасный,
      Баюшки-баю.
Тихо смотрит месяц ясный
      В колыбель твою.
Стану сказывать я сказки,
      Песенку спою;
Ты ж дремли, закрывши глазки,
      Баюшки-баю.

По камням струится Терек,
      Плещет мутный вал;
Злой чечен ползет на берег,
      Точит свой кинжал;
Но отец твой старый воин,
      Закален в бою:
Спи, малютка, будь спокоен,
      Баюшки-баю.

Сам узнаешь, будет время,
      Бранное житье;
Смело вденешь ногу в стремя
      И возьмешь ружье.
Я седельце боевое
      Шелком разошью...
Спи, дитя мое родное,
      Баюшки-баю.

Богатырь ты будешь с виду
      И казак душой.
Провожать тебя я выйду -
      Ты махнешь рукой...
Сколько горьких слез украдкой
      Я в ту ночь пролью!..
Спи, мой ангел, тихо, сладко,
      Баюшки-баю.

Стану я тоской томиться,
      Безутешно ждать;
Стану целый день молиться,
      По ночам гадать;
Стану думать, что скучаешь
      Ты в чужом краю...
Спи, пока забот не знаешь,
      Баюшки-баю.

Дам тебе я на дорогу
      Образок святой:
Ты его, моляся богу,
      Ставь перед собой;
Да, готовясь в бой опасный,
      Помни мать свою...
Спи, младенец мой прекрасный,
      Баюшки-баю.

В песчаных степях аравийской земли
Три гордые пальмы высоко росли.
Родник между ними из почвы бесплодной,
Журча, пробивался волною холодной,
Хранимый, под сенью зеленых листов,
От знойных лучей и летучих песков.

И многие годы неслышно прошли;
Но странник усталый из чуждой земли
Пылающей грудью ко влаге студеной
Еще не склонялся под кущей зеленой,
И стали уж сохнуть от знойных лучей
Роскошные листья и звучный ручей.

И стали три пальмы на бога роптать:
"На то ль мы родились, чтоб здесь увядать?
Без пользы в пустыне росли и цвели мы,
Колеблемы вихрем и зноем палимы,
Ничей благосклонный не радуя взор?..
Не прав твой, о небо, святой приговор!"

И только замолкли - в дали голубой
Столбом уж крутился песок золотой,
Звонком раздавались нестройные звуки,
Пестрели коврами покрытые вьюки,
И шел, колыхаясь, как в море челнок,
Верблюд за верблюдом, взрывая песок.

Мотаясь, висели меж твердых горбов
Узорные полы походных шатров;
Их смуглые ручки порой подымали,
И черные очи оттуда сверкали...
И, стан худощавый к луке наклоня,
Араб горячил вороного коня.

И конь на дыбы подымался порой,
И прыгал, как барс, пораженный стрелой;
И белой одежды красивые складки
По плечам фариса вились в беспорядке;
И с криком и свистом несясь по песку,
Бросал и ловил он копье на скаку.

Вот к пальмам подходит, шумя, караван:
В тени их веселый раскинулся стан.
Кувшины звуча налилися водою,
И, гордо кивая махровой главою,
Приветствуют пальмы нежданных гостей,
И щедро их поит студеный ручей.

Но только что сумрак на землю упал,
По корням упругим топор застучал,
И пали без жизни питомцы столетий!
Одежду их сорвали малые дети.
Изрублены были тела их потом,
И медленно жгли до утра их огнем.

Когда же на запад умчался туман,
Урочный свой путь совершал караван;
И следом печальный на почве бесплодной
Виднелся лишь пепел седой и холодный;
И солнце остатки сухие дожгло,
А ветром их в степи потом разнесло.

И ныне все дико и пусто кругом -
Не шепчутся листья с гремучим ключом:
Напрасно пророка о тени он просит -
Его лишь песок раскаленный заносит
Да коршун хохлатый, степной нелюдим,
Добычу терзает и щиплет над ним.

Терек воет, дик и злобен,
Меж утесистых громад,
Буре плач его подобен,
Слезы брызгами летят.
Но, по степи разбегясь,
Он лукавый принял вид
И, приветливо ласкаясь,
Морю Каспию шумит:

  "Расступись, о старец море,
Дай приют моей волне!
Погулял я на просторе,
Отдохнуть пора бы мне.
Я родился у Казбека,
Вскормлен грудью облаков,
С чуждой властью человека
Вечно спорить был готов.
Я, сынам твоим в забаву,
Разорил родной Дарьял
И валунов им, на славу,
Стадо целое пригнал".

  Но, склонясь на мягкий берег,
Каспий стихнул, будто спит,
И опять, ласкаясь, Терек
Старцу на ухо журчит:

  "Я привез тебе гостинец!
То гостинец не простой:
С поля битвы кабардинец,
Кабардинец удалой.
Он в кольчуге драгоценной,
В налокотниках стальных:
Из Корана стих священный
Писан золотом на них.
Он угрюмо сдвинул брови,
И усов его края
Обагрила знойной крови
Благородная струя;
Взор открытый, безответный,
Полон старою враждой;
По затылку чуб заветный
Вьется черною космой".

  Но, склонясь на мягкий берег,
Каспий дремлет и молчит;
И волнуясь, буйный Терек
Старцу снова говорит:

  "Слушай, дядя: дар бесценный!
Что другие все дары?
Но его от всей вселенной
Я таил до сей поры.
Я примчу тебе с волнами
Труп казачки молодой,
С темно-бледными плечами,
С светло-русою косой.
Грустен лик ее туманный,
Взор так тих, сладко спит,
А на грудь из малой раны
Струйка алая бежит.
По красотке молодице
Не тоскует над рекой
Лишь один во всей станице
Казачина гребенской.
Оседлал он вороного,
И в горах, в ночном бою,
На кинжал чеченца злого
Сложит голову свою".

  Замолчал поток сердитый,
И над ним, как снег бела,
Голова с косой размытой,
Колыхаяся, всплыла.

  И старик во вблеске власти
Встал, могучий, как гроза,
И оделись влагой страсти
Темно-синие глаза.

  Он взыграл, веселья полный, -
И в объятия свои
Набегающие волны
Принял с ропотом любви.

Есть речи - значенье
Темно иль ничтожно,
Но им без волненья
Внимать невозможно.

Как полны их звуки
Безумством желанья!
В них слезы разлуки,
В них трепет свиданья.

Не встретит ответа
Средь шума мирского
Из пламя и света
Рожденное слово;

Но в храме, средь боя
И где я ни буду,
Услышав, его я
Узнаю повсюду.

Не кончив молитвы,
На звук тот отвечу,
И брошусь из битвы
Ему я навстречу.